Киев

Я родилась в Киеве и в 2018 году репатриировалась в Израиль. В последний раз я была в Киеве три года назад, когда приезжала к родителям. Я очень долго добивалась этого от армии, доказывая, что не останусь в Украине и не стану там служить; что в Украине — не обязательная воинская повинность, как в Израиле, и что девушки не обязаны там служить.

Я много, чего помню из детства, но я никогда не задумывалось, что было моим первым воспоминанием. Наверное, из-за того, что мама с папой очень хотели сохранить мое детство на кассетах (знаешь, большие вот эти, «диназавровские»), они много снимали, а я постоянно это пересматривала, и, видимо, какая-то часть моей памяти считает, что это мои воспоминания, а не то, что я видела уже в осознанном возрасте на кассетах.

Мои воспоминания в основном связаны с дачей: это были наши семейные поездки, когда папа возвращался из командировок, а мама готовила кучу всего. Дача у нас была под Обуховым: на машине это где-то час от Киева, а потом еще минут 20-30 ехать. Там было озеро; там было здорово. Думаю, потому что папа старался: он у меня разговаривал с растениями, с деревьями, у него были свои виноградники, он делал вино, у нас постоянно были ягоды, фрукты.

Дом моего детства — это дом, где прошло и мамино детство тоже, просто разные квартиры. Там же сейчас живет и мой дедушка. Дома я проводила много времени, у меня не было такого, что я гуляю с ровесниками на детской площадке, как это обычно бывает, у меня была частная еврейская закрытая школа, она была далеко от дома, и друзья всегда были далеко. Много времени я проводила у бабушки на работе — она была главной медсестрой на киевской станции переливания крови. Тоже в этом районе, возле «сердца» [Института Сердца], Дорогожичей. Чувствовала я себя там прекрасно, меня там все любили — я была ребенком станции! Наверное, из-за этого я не боюсь крови.

Я ходила только в старшую группу еврейского детского садика и, конечно, у нас был сэвивон на деньги [игра в волчок на праздник Ханука]. Помню, как играли в «море волнуется раз». Ну, понятное дело, были покемоны — кепсы эти кругленькие, их бросать нужно было. Мы их продавали, обменивались ими. В какой-то момент у всех девочек из состоятельных семей появились не Барби, а куклы Братц с гигантской головой, и я помню, как мама мне сказала: «вот когда я смогу — я тебе куплю», я не была тем ребенком, который падает на пол в магазине и кричит «я хочу!» — нет, я подождала, и позже мама мне купила эту куклу.

Мама в детстве часто ездила в Бородянку — там жили ее бабушка, прабабушка. Все детство мама проводила там, ну, знаешь, свежий воздух, природа. Но в основном все они жили в Шевченковском районе, возле Бабьего яра и телевышки, и папа тоже. Когда меня спрашивают «а где ты жила?», я говорю «в Шевченковском районе», и все такие «ой это там, где Крещатик?», «нет-нет, чуть подальше..». Это один район, просто он большой.

Папа родился в Киеве, но у него были не очень хорошие отношения с родителями, поэтому в основном его воспитывали бабушка с дедушкой в Крыму. Потом он пошел в армию и после уже окончательно переехал в Киев.

Сначала мама работала учителем начальных классов и библиотекарем, а после стала только библиотекарем. Это легко можно понять по тому, какой у нас дом в Киеве — гигантские полки, везде книги, все пахнет книгами.

Папа одно время работал в «Украерорухе» — компании, которая занималась самолетами и авиа техникой по всей Украине. Иногда он ездил в командировки, в том числе за границу. Какое-то время он был водителем и помощником одного депутата, а потом ему осточертела вся эта политика, и он оттуда ушел.

Сколько бы раз мы с братом ни слушали историю знакомства наших родителей, становится ясно, что у них была куча возможностей познакомиться: они были в одних и тех местах в одно и то же время, но не встречались; у них была куча общих знакомых, он учился в морском училище, а она в педагогическом; и у них, знаешь, раньше, в советское время, были тусовки, дискотеки — иногда так хочется побывать на них! Посмотреть, как они наряжаются, идут на танцы — мне это чем-то напоминает фильм «Стиляги».

У папы и мамы до этого были браки, не очень удачные. В первом мамином браке у нее умер ребенок. И именно в этот момент, когда она была в супер затяжной депрессии, трауре и стрессе, некрасивая, ненакрашенная, с пустым холодильником уже несколько месяцев, их знакомит подруга. В один момент папа приехал к маме, заполнил холодильник. На следующий день он привез ей бидоны с чистой водой и просто остался жить с ней. То есть настолько она ему понравилась, что у них даже не было какого-то разговора о свиданиях, вот прям «бац!», влюбились и стали жить вместе. Свадьба у них была только, когда мне было 6 лет.

У нас в семье была традиция ходить в Бабий Яр, именно к еврейскому мемориальному комплексу. На День Победы мы волонтерили, помогали ветеранам, сейчас их, наверное, уже нет. На Пурим мы ездили в «Dream Town» кататься на роликах и коньках; ездили в аквапарк и кушали там пиццу, прям в воде.

Зимой мы всегда ходили на балет, мама всегда выбирала что-то новое, а если мама не могла — я ходила с бабушкой. То есть я такой, интеллигентный ребенок, ходивший в театр и на оперу. Я пела в опере, поэтому мне было кайфово, хотя балет мне нравится больше. Когда я была маленькая, там еще были все эти елки с подарками и невкусными шоколадными конфетами.

Бабушка, мама и папа сейчас живут в Кармиэле, дедушка — в Киеве, и я его прекрасно понимаю: в таком возрасте переехать в страну, где тебе нужно заново, с нуля, учить язык, жить в съемной квартире, когда дома есть свое. И своего много — и язык, и валюта, и привычные тебе продукты. Ты идешь по улице и не понимаешь разговоры, все твои друзья там. Не думаю, что он чувствует себя в безопасности, но ему еще стыдно и обидно, ведь он всю жизнь считал, что «Путин — хороший человек», а потом «бац!» и вот.

В Израиле у нас очень много родственников и бабушка каждый год ездила сюда к сыну, маминому брату. Помню, как она привозила нам авокадо, хуммус, шоколад, который выглядит, как кора дерева! Было очень вкусно.

Киев — очень красивый, зеленый город, связанный для меня с университетом и счастливым детством. Крутой город с модными людьми. Для меня Киев — это какая-то отдельная часть Украины.

В Киеве я любила ходить на всякие экскурсии, раскопки. Когда я приезжала в последний раз, мама подарила мне экскурсию по публичным домам Киева: это тысяча восьмисотые года, когда бордели маскировали под что-то (например, ты заходишь в стоматологию, а там за дверкой стоматолога — бордель).

Мы жили в месте, где было очень много природы: лес Дубки, парк Дорогожичи, поэтому это и щебет птиц, конечно. Наверное, еще звук метро, когда ты уже в вагоне или ждешь поезд.

Запах сирени, ландышей, запах пирожков возле оперного театра: если ты стоишь к оперному театру лицом, поворачиваешь налево и чуть-чуть проходишь, там есть супер маленькая, но супер известная пирожочная? Или не знаю как? Пирожковая. Вот она пахла этим жиром, этим тестом. Из-за того, что папа с Крыма — мы каждый год ездили туда, и там, например, меня сводил с ума запах чебуреков и моря. Одесса — это тоже запах моря и шоколада, а вот Киев — это больше про запах цветов, запах дождя и, наверное, запах маминой еды, которую она готовила.

Мама готовила все, что попросишь. Мое любимое — курочка с грибами. И, знаешь, как в Карпатах готовят кукурузную кашу и с грибным соусом, а мама всегда делала с гречкой. Что еще? Фаршированная рыбка.

У нас не было чего-то такого, что готовят «только по праздникам», если мы хотели — мы просили. Пироги с маком. Бабушка готовила всю ашкеназскую [еврейскую восточноевропейскую] кухню. Самой вкусной была бабка — типа запеканки с мацемел [мукой из мацы], соленая. Что еще? Супер вкусное жаркое с мясом.

Мы ходили в пиццерию, по-моему, она называлась «Мистер кэт», это было на Шулявке. Разумеется, в «Пузату хату», ели там вареники. Любили открывать что-то новое, например, когда на Подоле открылось заведение с киевскими котлетами, а потом — с пончиками. Тогда еще, знаешь, не было такого ажиотажа на донатс в Киеве, а мама всегда пыталась нас чем-нибудь таким угостить. Но чаще мама все-таки готовила сама. Обычно, когда люди празднуют, они выходят в кафе, ресторан, а мы наоборот: большинство праздников праздновали дома, а если хотели выйти куда-то, то просто шли.

Мы говорили по-русски, а потом приезжаешь куда-нибудь — в Харьков или в Одессу — говоришь, а тебе такие «а у нас иначе говорят». В Киеве можно услышать «парадная»; многие говорят, что у нас с Санкт-Петербургом похожий словарный запас. Не знаю, хотела бы я сейчас быть похожей на питерцев? Слово «ихний»: из-за того, что на украинском «їхні», киевляне часто неправильно произносили «ихний», говоря по-русски.

Встречаются в Киеве в Мариинском парке, на Липках — очень красивый район, кажется, у меня все подружки там на свиданиях гуляли. Улица архитектора Городецкого, если там не перекрыто, потому что там резиденция президента. Банально, но многие устраивают свидания на Крещатике. На Подоле и на набережной — очень много свиданий. У меня на Подоле тоже были свидания и заканчивались они в «Пузатой хате» — это были лучшие свидания, где меня кормят! Причем, знаешь, не какие-то фешенебельные рестораны, а «Пузата хата» — наше, свое!

Все важные для меня места были в разных районах: жила я в Шевченковском, в школе училась в Голосеевском, а на хор ездила в Соломенский. Хор — это большая часть моей жизни, я пела в нем на протяжении одиннадцати лет, мы объездили всю Европу с гастролями, я обожала своих девчонок. Я не жила в Соломенском районе — меня приняли только потому, что моя еврейская школа находилась поблизости: однажды туда пришел руководитель хора и выбрал, в том числе, меня. Я всегда завидовала девочкам, которые жили в пяти минутах от хора, тогда как я добиралась час: зимой, в холод, в субботу, вставать и ехать на этой маршрутке куда-то. Помню, когда мне было тринадцать лет и мы с бабушкой ехали на хор, я возмущалась: «бабушка! я уже большая!». Меня начали отпускать одну только лет в четырнадцать, довольно поздно. Я люблю Киев, но он всегда был не самый безопасный город для девочек.

Училась я в КНЭУ [киевский национальный экономический университет] на менеджера управления персоналом. При универе было общежитие, где мы с подружками иногда делали домашку, работали над какими-то проектами. И однажды приехала полиция, было много людей, а потом оказалось, что одна приезжая девочка скрывала, что она беременна, и родители, понятное дело, ничего не знали. Она родила ребенка в общежитии и выбросила его с четвертого этажа в мусорный бак. Родила и выбросила. И с тех пор общежитие стало для меня самым страшным местом. Да и психологически мне это было совершенно непонятно; я не знала: ненавидеть этого человека или жалеть?

Если бы нужно было выбрать символ Киева, я бы выбрала арку [ex.Дружбы народов, с 14 мая 2022 — Свободы украинского народа]. Там всегда было много молодежи, тусовок каких-то, концертов, она довольно яркий для меня символ.

Скучаю по архитектуре. Я из тех людей, что считают Израиль красивым; показывают местную архитектуру, но она вся «приезжая» — различные колонии (например, Сарона) — это все привозное, в Киеве же это все испокон веков строилось, сохранялось, переживало войны, и вся эта архитектура с Липок, Крещатика, из центра — ты приезжаешь, и прям сердце замирает! Насколько каждый подъезд, каждая крыша, даже просто ты приходишь в дом и у тебя… как это называется? Не гобелен, а… На потолке такие узоры красивые? Да-да, лепнина! Старинные высокие потолки с красивыми люстрами. Вся эта спадщина [наследие], которую в Украине, к сожалению, не так обширно реставрируют, как в Израиле. Здесь этого, наверное, меньше, поэтому это больше ценят.

Бабушку я перевезла сюда, как только переехала, искала ей квартиру в Кармиэле — она его обожает. На момент переезда бабушка знала об Израиле больше, чем я. Единственная мечта, которая у меня была — служить в израильской армии с немецкими овчарками. Ну то есть вот эти все «Таглиты», «Гилели», еврейские школы — это влияло с детства, что «да, я буду в Израиле в какой-то период жизни», но чтобы я прям так хорошо знала об Израиле? У меня как у ребенка с детства было ощущение, что это такая маленькая страна, «там, где всегда тепло и ясно», что здесь чудесные дороги, что здесь все так чудесно — и вот, облом.

Папе нужна была операция и за месяц до начала <полномасштабной> войны они с мамой приехали в Израиль. Они не планировали здесь жить — они планировали приезжать на пару месяцев в году и возвращаться. Они все еще хотят больше жить там, чем здесь, а я чувствую, что Израиль — это мое. В начале войны я переживала, что «вот, началась война, и что я вообще здесь делаю?», что надо быть там, и вообще — я умею пользоваться автоматом, я хорошо воюю и нужно идти в армию и воевать. Все мои друзья уезжали с Киева, с Украины, а я наоборот хотела туда.

Я волонтерила онлайн — деньгами, в проектах, связанных с медицинским оборудованием, медикаментами. Для каждого находится свое место: есть те, кто защищает; а есть те, кто ходят каждый день на работу и дают денежку. Как оказалось на практике, что здесь, что там (извиняюсь, если это плохо сказано) государство не сильно помогает в финансовом плане. Когда в Израиле началась война, сколько волонтеров приносило еду, одежду? И я на секунду задумалась: а где государство? Почему люди должны это делать? Почему люди должны собирать свои копеечки, чтобы купить один дрон? При этом государство может выделить гигантскую сумму из государственного бюджета на телевизионное телешоу.

И до полномасштабной войны я считала себя еврейкой и киевлянкой; я не часто называла себя израильтянкой.

Много мест, куда я хочу отправиться, когда окажусь в Киеве: это и Мариинский парк, и шоу рум бренда COOSH, и в театр Леси Украинки, и выпить матчу на банановом. У меня, не то чтобы страх, а ощущение, что, приехав в Киев, я окажусь «человеком в Европе, не знающим английского». Мама уже знает, где что и как работает во время войны, а я даже не знаю, какую карточку в метро купить, потому что я давно там не была. Кажется, что есть какой-то пробел, который нужно заполнить.